И он рассказал Асе про Гормана, про па-рюру Кисельщиковой и про всю возню вокруг ботинок Ильича.

— Так это бриллианты искали! — ахнула Ася. — Отчего же Боб в милицию не побежал? Ведь это грабёж.

— Да, может, ничего в ботинках и не нашли. — Самоваров невнятно хмыкнул. — Даже скорей всего не нашли. Анна Венедиктовна вчера мне так и заявила: не в Ленине клад, а в каком-то из рабов. Ей вроде Пундырев об этом говорил.

— Тогда в котором же? — заинтересовалась Ася.

— Не знаю. Я бы в «Умирающего на коленях» сунул, там бы поудобнее было. Но ведь неизвестно, которого из красавцев в тот день отливали. Вот, боюсь, придут всех подряд бить. Жалко. Всё-таки Пундырев — наш нетский Микеланджело.

— Может, надо потребовать замок сменить?

— Там вся дверь косая да хромая. Её целиком менять надо. Но где уж нам двери чинить! Когда по нам Европа плачет!

Ася фыркнула, вскочила и двинулась к двери.

— Куда? — сел на диване Самоваров.

— Писать хочу. Напоил чаем!

— Накинь что-нибудь на себя. Забыла, человек рассеянный? Посетителей, конечно, в музее нет давно, но нашего народу ещё полно.

Ася снова фыркнула и принялась натягивать на себя одежду — гораздо медленней, чем её снимала. Даже Самоварову пришлось ей помогать: она уже дрыгала и била ножкой, так ей приспичило, а всё не могла понять, где зад, а где перед платьица. Так и натянули, не разобравшись. Зато туфли нашлись на обе ноги.

— Я сейчас зайду, — пообещала Ася, а Самоваров был уверен, что, наоборот, не зайдёт. Или зайдёт куда-либо в другую дверь и, возможно, проделает то же, что здесь.

«Дичь какая-то, — рассуждал основательный Самоваров, приводя себя в порядок, а заодно и свой диван, — тычется, как мошка, куда попало, вьётся туда-сюда. А ведь неглупая девица, образованная и не вполне юная. Эдак к старости до психушки домечется, если не раньше. Интересно, она эти же штуки про-делывает с отёчным профессором, который ходит сюда с палкой да сопит?»

Он пресёк слишком уж разыгравшееся воображение — некстати всё это было. Вечер-то плохой. Да и день плохой завтра. Полетят-таки на Корсику нетские чудеса. И Капочку убили. Как Сентюрина — сзади — неотразимо — железякой — по затылку — быстро! Кто-то умеет делать это без промаха.

Наколдовала Ася, что ли? Но шёл Самоваров по улице, старательно глядел себе под ноги, на пыльный корявый лёд (очень уж боялся свалиться!), и столкнулся нос к носу с Настей. Наверное, если каждый день видеться, то можно привыкнуть, но когда всякий раз вот так, внезапно, без предупреждения, возникает перед тобой лицо с хрустальными глазами, молодой ясной бледностью и именно тебе адресованной улыбкой, трудно сохранить равновесие. Самоваров его и не сохранил: поскользнулся-таки, замахал инстинктивно тяжёлой сумкой, в которой нёс от Стаса гипсовые ноги вождя революции. По ленинским ногам получил он решительный ответ: никаких посторонних включений и отпечатков не содержится. Тогда озадаченный Самоваров уселся в Стасовом кабинете и принялся на столе складывать все мало-мальски уцелевшие кусочки. Стало понятно, что все на месте, ничего не пропало, не было унесено вместе с легендарными брильянтами. Не было ничего в ботинках! Гипс и только гипс. Превосходного старорежимного качества. Он достался Пундыреву по случаю, а закуплен был ещё до мировой войны — для отделки задуманной с избыточным размахом сельскохозяйственной биржи. Отделка не состоялась, биржа без всякой предполагавшейся буржуазной лепнины обратилась в Дворец труда. Ныне в этом обширном здании, за низким, но угрожающим заборчиком вершит свои дела некий «Социмпериалистбанк».

Пусть гипс! Если цацки у Кисельщиковой стащил Горман, они ещё в музее. Стас, забегая в свой кабинет, весело косился на Самоварова, аккуратно разложившего обломки: постепенно стали вырисовываться очертания большущих ботинок с квадратными носами.

— Послушай, Колян, пока идею не спёрли, запатентуй эту головоломку! Тебя ждёт бешеный успех и обеспеченная старость. Не надо будет с утра пораньше бегать по библиотекам.

— Оставь мои библиотеки в покое, — спокойно отозвался Самоваров. — Я ж тебя не дразню твоей дурацкой мыслью, что во всём виноваты алкоголики. Или сборщики цветных металлов.

— О, сборщиков со счетов сбрасывать нельзя! Без них не обошлось! — заупрямился Стас, но без особой убеждённости.

Он и не собирался держаться за прежние свои идеи. Как раз вчера его постиг наконец-то первый успех. Покинув квартиру Анны Венедиктовны, Стас тут же позвонил в Союз художников и получил адрес Саши Ермакова. Саша не только проживал по указанному адресу. Он и сидел в ту минуту, когда нагрянул Стас, на кухне за столом — в обществе супруги и приятеля, художника из Екатеринбурга Солодкина, кушал жареную картошку, пил водку и не ведал своей судьбы. Ввалившийся в такую идиллическую минуту Стас, с мужественным лицом, квадратными плечами и угрожающими раскатами в голосе, произвёл на компанию с водочкой и картошечкой ошеломляющее впечатление. После нескольких минут вздохов, заикания, выпученных глаз и трусливой бледности, сменяющейся краской стыда, Саша вручил Стасу знаменитую, довольно затрапезную на вид кружку. Майор с удовлетворением (та самая!) разглядывал нацарапанную на ней смелую сцену.

Саша божился, что бес его попутал, что он много лет об этой кружке мечтал, что стянул её вчера совершенно бессознательно, что он вернёт её со всевозможными извинениями и покаяниями. Стас был непреклонен, он задержал Сашу и Солодки на и желал сделать обыск в Сашиной квартире. Найденная там кружка и её похититель Саша, сидящий в КПЗ, чрезвычайно вдохновляли Стаса.

— Ходил этот стервец к старой дуре Лукирич, глазки ей строил, розы, оказывается, еженедельно таскал — и вот выведал всё и про кружку, и про прочее.

Самоваров взыскательно оглядел очертания ленинских ботинок на столе и спросил задумчиво:

— Ты что, бриллианты нашёл? Или Саша этот признался, что ходил за бриллиантами в музей?

— Какой музей? К дьяволу музей, я про бабкины брошки, — шумно вздохнул Стас. — А в статуях ваших нету ничего. Было б — вытащили бы или Горман, или скульптор-алкаш, или сама старуха. Хотя, думаю, и красавец этот Саша искал их в калошах Ильича, но он не признаётся.

— И что, он в самом деле такой красавец?

— Не мне судить. Я не баба. — Стас равнодушно пожал плечами. — На мой вкус, очень противное рыло. Зато, к счастью, с бородой. Ведь представь, не только гомеопат бородатого видел! В доме напротив того, в котором жила Астахова, какая-то старуха опять и полшестого в подъезде услышала шум и даже голоса. Она глянула через цепочку. Мол, несовершеннолетняя дочь соседей по ночам гуляет, и бабке до зарезу узнать захотелось, с кем. Потому что якобы каждое утро на лестничной площадке красуется громадная лужа мочи, и бабка грешит на ухажёра. Глянула бабка — ни девицы, ни кавалера с недержанием мочи. Стоят двое, один приличный, с бородкой, другой повыше, могучего сложения. В окошко выглядывают. Бабка дверь прикрыла, струхнула, через полчаса высунулась — никого.